- 1 -
Руки уменьшались. Сокращались плечи, утончались и чахли мышцы. Изо дня в день прислушивался, искал примет, ежедневно взбирался на весы: так и есть, вечерний дебет - минус сто граммов. Десять дней - килограмм.
К вечеру в тесной камере, обустроенной из трех смежных, становилось холодно, и тогда генерал Айрон, 160-сантиметровый жилистый гигант с непропорционально маленькими руками, в осанке коего все еще угадывалась стать громилы, сползал с койки, сгибался надвое, упираясь затылком в потолок, бросался в согревающий бег на месте. Через полчаса шею и спину ломило так, что приходилось вновь возвращаться на койку - недостаточно разогревшись давать членам отдых, ибо циклопическому телу хватало лишь горизонтального пространства: нехитрый путь сноса стен решил вопрос наполовину - увеличив протяженность эксклюзивной камеры, администрация не изменила ее высоту. Три на полтора метра, высота - стандартные метр тридцать, 20-сантиметровое окно, куда чуть протиснулся бы прежний его кулак, шершавые стены, настолько тонкие, что представляется, упрись покрепче ногами, вынес бы их к чертовой матери. Но ни выносить, ни бунтовать, ни даже заурядно пошуметь, чем тешились немногочисленные, но особо опасные и буйные обитатели, генерал не собирался, - все, к чему стремился и в чем имел склонность, кажется, за исключением пустяка, растерял, эмоций не сохранил, сподвижников оплакал, и теперь просвещенным влачил пустые будни в промозглой тюрьме.
Джон Айрон трижды бежал, уносился на пяти связанных в гроздь аэростатах, собирал разрозненных своих людей, вновь и вновь поднимая на дело, претерпел двадцать одно предательство и семнадцать покушений, потерял сыновей. Мог бы со спокойной душой согласиться взобраться на реконструированный (по случаю - в былом стандартном размере) электрический стул, но человечество, три столетия тому принципиально отказавшееся от смертной казни, быть генералу сообщником не желало. И не готовилось к исключению. Согбенный передвигался он гулкими коридорам, внутренне неготовый упасть на колени, оступался, хватая изуродованными руками стены, останавливался, переводя дух, продолжал движение, сопровождаемый жестяным - будто в барабане - эхо тесных казематов. Двадцать вооруженных до зубов надзирателей, налаженных в любую секунду броситься в рукопашную, сопровождали узника, сотни камер и датчиков отслеживали движение, индивидуальный спутник торчал где-то над головой, Атлантический океан окружал острог, и гарнизон только-только вынырнувшего из воды Мыса Трески, изготовленный пресечь любое несанкционированное движение, неусыпно бдел воздушные и водные подходы к периметру.
Ежедневно он втискивался между столом и стеной, принимался за письмо. Буквы скакали, а слова не выстраивались ни в верные предложения, ни в стройный текст; чужими крошечными пальцами рвал в клочья бумагу, опускался на койку, вытягивая отекшие ноги. Чем больше думал о письме, тем меньше находил аргументов в пользу. Сомнения нарастали, роились, останавливали; письмо сыну и человечеству не шло. Долгие годы он искренне и безусловно верил в предназначение, шел к цели, позади оставляя города и людей, выжженные города и растерзанных людей, того, кто не покорялся, считая противником, кто сдавался - добычей. Он нес справедливость, а принес скорбь. И эти люди в их упрямстве, эта воспарившая над справедливостью скорбь, все это жутким варевом клокотало в пустой душе.
* * *
Молодая женщина, каких на планете к тому времени насчитывалась добрая сотня миллиардов, Хелен Айрон родила его в бывших шахтах Хатфилд под гиперполисом Донкастер графства Южный Йоркшир. Здесь появилось не одно поколение Айронов, и, безусловно, Джон С. Айрон имел русские корни. Говорили, что шахты были выработаны еще к 2100 году, и русские владельцы обустроили в них подземный город развлечений; говорили, что спустя столетие русские ушли, и красивый город, населенный беспечными и состоятельными гражданами, пал под натиском враждующих группировок; говорили, что пришел в запустение, и к 2300 оказался заполненным тем, что спустя и 100 лет бесчисленные правительства, сменяя друг друга, контролировали сугубо номинально - сбродом. Так или иначе, но в 2467 году мать нашла местечко в перенаселенных подземных кварталах, забилась в щель и, чудом не отдав Богу душу, родила полноценного мальчика.
На поверхности расхаживали счастливые хозяева жизни - в подземельях ютились, гнили и умирали изгои. Мать имела дозволенные рост и комплекцию, потому уже в два года будущий генерал оказался выше матери. В пять лет, не зная о мире ничего, гадая о действительности по фотографии и удивляясь несогласованности величины предметов и собственной комплекции, не ведая о сюрпризе, преподнесенном судьбой, он приступил к нехитрой школе. Мать обучила мальчика счету, к семи, втемяшив буквы, пустила в самостоятельное книжное плаванье, но навсегда чтение осталось для Джона лихим испытанием. Многочисленные низкорослые соплеменники, прячущиеся по глухим углам и выбирающиеся на подземную улицу лишь в поисках еды и выпивки, щедро награждали Джона подзатыльниками и прозвищами. Казалось, в этих зловонных шахтах вечно пребудет он исполинским мальчиком, не познавшим ни радости общения с равными, ни удовольствия первенствовать среди них.
Выбравшись однажды из щели, он был до смерти напуган группой циклопических размеров мужчин и женщин, в безмятежном смехе плывущих по подземной улице. С ними вышагивали дети - мальчик и девочка! - что ни на есть похожие на Джона. Группа степенно двигалась городскими лабиринтами, удалялась, высоко говоря о незначительном, растворялась в антрацитовом сумраке. Они плыли будто небожители - в осознанном превосходстве; высокие и красивые, словно рекламные герои; грациозные, как вышитые на ковре олени.
"Значит, имеются... - сообразил "гадкий утенок", бросаясь к матери рассказать о встрече, - выходит, не один. Не один!!!"
* * *
Люди отважились на изменения не сразу, не сразу приняли - приперло. Как-то исподволь, вроде и не предупреждали, как приходит зима, внезапно обрушилось: ресурсов хватает лишь на то, чтобы развязать последнюю войну, по исходу которой лечь и помереть. Трехкратное увеличение продолжительности жизни, критически возросшее потребление угрожали человечеству истощением запасов. Что войны, что мор в сравнении с аппетитом! Что Вселенная на фоне невозможности оторваться от Земли и рассредоточиться на просторах Галактики! Не были найдены ни одна подходящая планета, ни одна возможность на нее перебраться. Потребление продолжало расти в катастрофической прогрессии, в прогрессии, с которой могло совладать лишь изменение внутреннее - в пределах человека. И, в конечном счете, за генетической революцией не заржавело.
Модифицированный человек - сокращенный втрое Homo sapiens - потреблял ресурсов на порядок меньше, а совокупная экономия выражалась астрономической суммой. Уменьшилось все! И то было лишь начало. Обнаружилась необходимость в реконструкции производства - игра стоила свеч - реконструировали производство. Перестроили города, дома, дороги, транспорт. За пять поколений расход кислорода сократился в 30 раз, эффективность использования суши, при растущей плотности населения, тем не менее, повысилась в 50 раз. 60-сантиметровый Genetically modified Homo sapiens, расправив небольшие плечи, бодро и с оптимизмом зашагал по планете.
Приняв в 2314 и 2319 годах ряд необходимых GMHS-конвенций, человечество шагнуло в эру внутренней экономии. Нешуточная пропагандистская война, мощнейшие рекламные кампании, поддержка добровольцев на различных уровнях к исходу пятого десятилетия века обусловили модификации тотальное господство. Недорогая в производстве вакцина довершила дело: в начале двадцать пятого века на Земле практически не осталось индивидуума с нежелательными свойствами. Когда-то совладав с оспой, теперь человек совершил еще один подвиг - победил внутреннее пространство. Сократившемуся в размерах не требовалось дополнительных инъекций, а исключение составляли лишь случаи первой беременности, когда в профилактических целях будущей матери однократно вводилось превентивное средство.
"Несмотря на то, что люди достигли определенного предела умственного развития, - писали ученые, - все же нельзя не отметить, что даже и при понизившемся уровне интеллектуальной активности, у человека еще остается некий запас прочности, позволяющий оставаться на плаву в условиях надвигающегося энергетического, пространственного и духовного коллапса".
Переход оказался пусть долгим, но удачным; редчайшие случаи неповиновения со стороны родителей, рецидивы сознательной и неоткорректированной беременности, а также случайное, как результат халатности врачей, появление на свет ребенка-великана всерьез не принимались.
* * *
Не Жанной д'Арк, крестьянской девушкой из Лотарингии, участвовавшей в военных действиях во время забытой уже Столетней войны, но добровольной затворницей и фанатичкой, влюбленной в будущего ребенка, Хелен Айрон избежала инъекции, спряталась за толстыми сводами подземелий, обустроила герметичный мирок. В 1429 году Жанне удалось добиться освобождения Орлеана и коронации Карла VII, плененная, она была выдана суду и казнена, в 1920 ее причислили к лику святых, - Хелен Айрон не нуждалась в признании: лучшей наградой за подвижничество явилось рождение сына. Ни мужчина, ни сомнительное право устроиться наверху, ничто не увело от ребенка. Годы и здоровье, подаренные сыну, не обратились в прах, превратились в памятник материнству.
Джон С. Айрон, 150-сантиметровый богатырь, хоронил мать в день своего 16-летия. Изможденная женщина, уставшее сердце, непокорная голова. Маленький гробик несли на спине, попеременно сменяя друг друга, два товарища, два одногодка, два преданных Джону вассала. Отказавшуюся от солнечного света, отдавшуюся многолетнему добровольному заточению, смиренно окончившую достойный путь в замусоренных выработках земного чрева, Хелен Айрон погребли в одном из дальних нехоженых штреков подземного города. В тот день Джон поклялся, что навсегда покинет этот тесный мирок - уйдет и возвысится.
В подземелье к тому времени насчитывали сотни неучтенных и разрозненных подростков "несанкционированного" роста. Все они, так или иначе, являлись продуктом заурядной беспечности или неповиновения родителей. Джон позвал молодежь в банду. Первые же набеги на продовольственные склады, магазины и казино позволили говорить о том, что банда представляет грозную силу, а ее вожак - незаурядного и жестокого лидера. Через десять лет, расправившись с многочисленными низкорослыми конкурентами, банда взгромоздилась на вершину криминального олимпа, а Джон С. Айрон по праву занял место некоронованного главы подземного города. Невидимые информационные нити бежали в его руки, но он оставался в тени, никто не видел гиганта, но все знали: и блоху не минует его око. Удачные вылазки на поверхность укрепили Джона во мнении, что пришло время выходить из штреков, пора заявлять о себе.
* * *
"Человекообразные обезьяны, что лучше других умели обманывать сородичей, обладали и самым крупным мозгом. Эта закономерность подкрепляет теорию макиавеллиевого интеллекта: бессовестного, коварного, неразборчивого в средствах... - Генерал послюнявил карандаш, задумался. - По этому показателю они уступали лишь человеку, рекордсмену в области подлости. Крупный мозг, несмотря на свою полнейшую биологическую и энергетическую нецелесообразность, миллионы лет приносил приматам пользу, однако не защитил от полного истребления человеком в начале нынешнего тысячелетия. Нет особой необходимости говорить о превосходстве мозга обычного человека и над мозгом GMHS. Все это вполне согласовывалось бы с идеей естественного отбора, ежели на следующей после homo sapiens ступени находилось существо значительно совершенное, сильное, появление которого вело бы к приросту объемов мозга, в т.ч. и для реализации более "изощренных" социальных взаимодействий, среди которых первым полагаю истребление. Однако на лицо профанация и циничный регресс: с сокращением внутреннего пространства уменьшился и объем мозга. 300-350 граммов серого вещества "нового человека" не идут ни в какое сравнение с прежней 1000..."
Текст письма не удавался. Сэнт-Базил подотрется этим обращением. Генерал скомкал лист, прошел к унитазу и нажал кнопку - вызвать помощника. Ведь как унизил. Заставил пресмыкаться, передвигаться на четвереньках, мочиться с помощником! Расстегнешь штаны короткими руками? Ни пригладить волосы, ни толком набросать запись, ни - это да! - схватиться за оружие или двинуть в зубы. И при всем - корректность, улыбка, прочие атрибуты гуманности. Окованным вез отца на тележке в бронированной стеклянной коробке. Низкорослая публика скалила зубы и швыряла камни.
А суд? Суд представлял жалкое зрелище: по два присяжных (мужчина и женщина) от Евразии, обеих Америк, Австралии с Океанией, Африки и Антарктиды, а также по два - от Атлантики, Индийского, Северного с Южным ледовитых и Тихого океанов. Итого: чуть более двух десятков борющихся с зевотой карликов, толком не представляющих не только бесчисленное - правда, чрезвычайно потрепанное генералом - поголовье, но и собственное мнение, в пятом-десятом поколении являющихся существами хронически отформатированными, регламентированными, жалкими. Жалкими!!! В глазах судьи читалось плохо скрываемое злорадство - приходилось ли ждать иного. В течение полутора месяцев шло монотонное чтение обвинительного заключения, по окончании коего огласили примитивный и предсказуемый приговор: десять пожизненных заключений. Почему не сто? Почему не тысяча? Мало сжег городов? Недостаточно истребил людишек? Удовлетворенный и торжествующий Сэнт-Базил сидел в премьерской ложе под ярким текстовым табло. Сэнт-Базил... Обидел старика, сволочь, унизил. Заслушав приговор, выставил в сторону отца руку, улыбнулся, по-детски сложил пальцы револьвером, прицелился и беззвучно выстрелил.
- 2 -
Энергия солнца неприемлема - батареи занимают непозволительно много места, - потому все необходимые потребности производства и армии бесперебойно обеспечивали три термоядерные установки. Две оставались в резерве. От центральной площади бежало 15 проспектов. Точкой отсчета служил 100-метровый памятник генералу - сторожевая башня, исполненная в форме полимерного колосса, вздымающего над головой сверкающий меч. Вход в башню украшала цитата из философского наследия: огромные позолоченные буквы "Кто уже кулак, тому не разогнуться в ладонь!", переплетенные дубовыми листьями из бронзы, символизировали силу и решительность в борьбе за господство нормальных. В башне располагались жилые помещения, система обеспечения и центральный командный пункт. Чтобы захватить ее требовалось преодолеть сложнейшие защитные сооружения, хитроумно вплетенные в структуру города, подавить сопротивление жителей. 99 окружных дорог волнами расходились от монумента, в совокупности с проспектами образуя равнобедренные трапеции кварталов, чья площадь увеличивалась с приближением к внешней границе города. Тысячи невидимых лучей упирались в небо по внешнему периметру. Дополненные высокочастотным магнитным полем, они не оставляли противнику шанса войти в город. Десятки предприятий ковали оружие, чьи технологические секреты были утрачены безмятежным человечеством, и чье достоинство теперь благоразумно восстанавливалось интеллектуалами и разведкой генерала. Слева и справа от города плескался Байкал, разделенный пополам и служивший естественной преградой и источником воды, - атаковать водоем не решилась бы ни одна армия. И не смогла - ибо двухсотлетней давности глобальное разоружение начисто избавило человечество от милитаризма. Кроме мер полицейского характера человечество не предпринимало ничего. Силы полицейских, достаточные при дрючке пигмеев, в противодействии генералу демонстрировали несостоятельность.
На смену разоблаченным разведчикам генерала приходили новые агенты. Карабкаясь к управленческим вершинам, GMHS-шпионы Джона Айрона занимали посты в правительственных, правоохранительных, научных и коммерческих структурах гиперполисов, подтачивали систему, уничтожали документы, дезинформировали, саботировали и агитировали. В течение нескольких десятилетий, пока шло строительство, человечество взирало на генерала сквозь пальцы, желая принимать военные приготовления за игру. Несколько попыток пленения возмутителя спокойствия за пределами вотчины окончились побегом генерала. Захватить город силой не представлялось возможным. Пока трусливые и размякшие в сытости GMHS ждали самопроизвольной finita la problema, 70 миллионов строителей за несколько десятилетий возвели неприступную крепость, а многоженство позволило увеличить население Большого города до боеспособной численности.
* * *
Сторонников прибывало. Рослые изгои выбирались из подземелий, из колодцев и зловонных скважин, рисковыми тропами тянулись в город, оставляя по себе кровавый ночной след разбоя, грабежа и насилия. Нестандартное происхождение и габариты служили пропуском в новый мир. Пробирались и GMHS. Преступившие закон и потому лишившиеся пути обратно, приходили они в город; чувствуя недоверчивый взгляд, тянулись к "большим", отличаясь зверствами среди равновеликих. Наиболее рослые душегубы входили в элитарный клуб "Over 140", а самый-самый из них, 170-сантиметровый боец Аттила, являвший символ мятежного города, был облечен эксклюзивным правом в знаменательные даты выносить под башню генеральский штандарт цвета ночи, в центре которого белел громадный кулак, располагающийся над двумя пересеченными персидскими саблями.
Уголовники из числа GMHS и "больших" составляли костяк. Генерал позитивно отмечал их находчивость и злобу. С прибавлением оных присмотр за подданными становился проще, а наказание эффективней. Индивидуальные приборы слежения, публичная порка и казнь значительно укрепляли дух. Помогали армейская дисциплина и настрой на успех. Изобретательность в способах и технологии уничтожения выделяли злодеев, позволяя формировать из них передовые группы во всех отраслях городской деятельности. Они разрабатывали все более совершенные способы уничтожения, а наиболее агрессивные из числа проверенных пигмеев засылались в стан GMHS.
Противник, не пачкая рук, попытался мобилизоваться, подготовив боевых роботов, однако все они были обнаружены и перепрограммированы. Человечеству не оставалось ничего, как плюнуть и вернуться к бездеятельному созерцанию. Ввиду неизбежной кончины по планете разбежалась волна разврата, болезненного чревоугодия и суицидов. Властям с трудом удавалось сдерживать процесс разложения. Тем не менее, умами все более овладевало выплывшее из забытья "После нас хоть потоп".
К семидесятилетнему юбилею, когда молодой человек только-только входит в пору плодоносной зрелости, генерал женился. Кроткая жена родила пять мальчиков. К 30-летию, к моменту совершеннолетия младшего (эх, младшего!), противником, в обмен на 20-летнюю отсрочку наступления, был доставлен прах Хелен Айрон. В торжественной обстановке горожане вмонтировали урну в основание сторожевой башни. В этот день, плюнув на обещание не начинать войну в ближайшие 20 лет, генерал объявил о завершении подготовки и приказал подразделениям осуществить заправку ракет.
- Пришло время защитить традиционные ценности! - прокричал генерал собравшимся у подножия башни. - Избавим планету от лилипутов! Они заявляют, что Бог создал их по образу и подобию, но разве Бог коротышка?! - Встретившись с младшим сыном глаза в глаза, он на секунду потерялся, но тут же совладал с собой и воздел руку. - Я слышу, Бог плачет вон там, над нами, не пора ли вернуть ему исконный облик?
Заглушая крики ликующих, с периферии города в сторону Бога стартовало десять ракет; десять спутников - по паре на океан - водрузились на расчетную орбиту. Не владея технологией перехвата, предотвратить запуск противник не мог; от электромагнитных изысков аппараты защищала несокрушимая система экранирования, - перепуганное человечество затаилось в ожидании конца света.
- Наша цель - господство! - продолжил генерал, - повсеместное и безраздельное. Для выживания нам понадобится завоевать пригодные для жизни планеты за пределами Солнечной системы, ибо под рукой таковых нет. Мы не найдем лучшего места, если не будем искать новый дом в других звездных системах. Когда мы проникнем в космос, очистим твердь от аборигенов и создадим колонии, наше будущее окажется в безопасности. Но начинать следует с Земли! Давайте наведем порядок, уничтожив карликов, и возьмемся за двигатель сокращения пространства. Он позволит добраться до пункта назначения мгновенно. А сегодня - вперед на коротышек!!!
Под нескончаемые аплодисменты и орбитальное жужжание спутников, генерал сошел с трибуны.
За пять лет спутники вызвали над мировым океаном катастрофическое изменение погоды. Многомесячной длительности проливные дожди (10 первых), ураганные ветра (плюс дюжина) и 15-бальные землетрясения (еще два десятка) поглотили острова, в несметном количестве разбросанные по периметру материков, уничтожили Японию, Англию и Океанию; вместе с ними ушло на дно 50 миллиардов населения. Атака оказалась серьезной заявкой на мировое господство. Линия прибоя переместилась на сотни километров вглубь материков. Человечество получило ультиматум и содрогнулось от ужаса - с тройной энергией бросаясь в разврат, чревоугодие и суицид. Генерал ликовал: не потеряв ни единого человека, выиграл первый бой. Оставалось нанести несколько тактических ударов, и можно было говорить о полной и скорейшей победе. Для атаки второй очереди в арсенале имелось биологическое и химическое оружие, кое береглось на десерт, в заключительный, так сказать, аккорд - когда холст требует не сложного и кропотливого письма, но легкого, точечного удара кистью, - самому не запачкаться и не подпортить картину избыточным тщанием.
Спутники работали на полную катушку, вода прибывала, поднявшийся до критической отметки уровень Байкала потребовал от генерала дать распоряжение спутникам прекратить работу. Одновременно с этим, хирургически точно шарахнув по гиперполисам биологическим репертуаром, Айрон избавил Землю еще от 100 миллиардов двуногих. Человечество выбросило белый флаг и пригласило "почтенного генерала" за стол переговоров.
- 3 -
Не спалось. Генерал вздохнул, повернулся на бок. Где-то глубоко внизу назойливо и монотонно гудела система тюремного электроснабжения. Из прошлого без конца возникал экран судебного зала, по табло бежал один и тот же ядовитый пропагандистский текст.
"...Джон С. Айрон подавлял приближенных, не давая ни одному из высокопоставленных подчиненных хоть отдаленно приблизиться к тому уровню публичности, который бы соответствовал должности этого чиновника. Вассалы находились в тени. Правило касалось и детей генерала, занимавших в кабинете самые высокие посты. Несмотря на это подданные окружили вождя роскошью, совместимой со статусом Спасителя; горожане назвали сторожевую башню именем генерала, а город - Большим, в память о Хелен Айрон, не без основания полагая, что Мать того и заслуживает. С одержимым упорством они выстраивали этот "идеальный" город, Город-солнце, Большой город, Город будущего, Красивый город, похожий на гигантскую медузу.
Промышленные сооружения, жилые постройки, лента дорог - ландшафт тяготел к солнечному слепку, - пусть не по форме и содержанию, но по цвету: всевозможные канареечные, ржаные и апельсиновые оттенки крыли город. Город вздымался и рос к Солнцу, одновременно вгрызаясь в изобильные недра, укреплялся, и сторонников тирана прибывало..."
Лицо Сэнт-Базила под текстом, расплывшееся в широченной улыбке, взирало на генерала из умозрительной, но заслуженной преисподней.
Генерал поднялся, сложил на груди коротенькие руки.
Получив приглашение к переговорам, он удовлетворенно заключил, что противник в углу и что пора добивать. Вчистую избавляться от GMHS Айрон не собирался. Перспектива требовала и рабочую силу, и - не варвар ведь - гуманитарную массовку, и - мало ли - мяса в арену для бойни. К переговорам готовился план "Мирного строительства", включающий условие тотального контроля за GMHS и понижения его статуса. Сюда входили запрет на GMHS-плодоношение, отказ от смешанных браков, и даже притязание осудить геноцид нормальных, развязанный GMHS. Пораженный противник обязывался признать слияние стран и ликвидацию прежних границ: план устанавливал новое мироустройство с единой метрополией и несколькими подчиненными территориями, где сыновья и внуки провозглашались бессменными и наследственными преемниками. При этом, как и в Большом городе, отпрыскам вменялось курировать промышленность и сельскохозяйственное производство, добычу и переработку, связь, строительство и прочие сферы новообразуемой метрополии. Не обошел план и соратников генерала: надвигающийся порядок более не нуждался в уголовниках - а раз так, все они подлежали полной и бескомпромиссной ликвидации.
План повелевал признать идеи и цели генерала благими, а в принятии новейшей общечеловеческой конституции, где провозглашались требования и пожелания победителя, не усматривать чего-либо злоумышленного и антиобщественного, ибо для GMHS все же оставалась возможность сохраниться - предлагалось лишь знать место.
- В конце концов, потихоньку сами вымрут, замещаясь на нормальных, - сказал генерал собравшимся в башне сыновьям, пытаясь не глядеть на младшего. - Сокращение поголовья GMHS - уменьшение численности человечества гуртом. Для нас это, собственно, является приоритетом.
* * *
16 августа 2647 года, в день предстоящего подписания основного пакета документов, генерал проснулся от разрывов, грохочущих подле и вокруг башни. На улицах шел бой! Сотня тяжелых минометов, о которых можно прочесть лишь в специализированном учебнике, малозаметных на фоне современных технологий умерщвления, но вдруг эффективных в тесном нагромождении зданий, резво долбила по наиболее сокровенным позициям города. Охваченные огнем стратегические объекты на глазах превращались в развалины, из-под башни неслась трескотня автоматического оружия. Генералу на секунду показалось, что перенесся на 500 лет назад - в дни последней схватки за нефть, однако вышедший на связь Аттила вернул командира в настоящее, доложив, что Сэнт-Базил поднял восстание, что ночью произведены аресты братьев, все они до рассвета казнены, и что группа беззаветных сторонников генерала ведет тяжелые бои на ближайших подступах к башне.
- На отца руку поднял, собака! - зарычал ошеломленный Джон Айрон, бросаясь к верным солдатам, численность и силы которых таяли на глазах. - Собственными руками разорву-у!!!
Кровожадный бой за город, вошедший в историю как "Битва нормальных" и длившийся весь световой день 16 августа, испустил дух лишь под утро. Нормальные стреляли в нормальных, а пигмеи злорадствовали. Поднявшемуся солнцу предстала тяжелая сюрреалистическая картина: груды чернеющих трупов, в потустороннем порядке вписанные в едва угадываемый под руинами узор города лимонного цвета и созвучные почерневшему небу; само небо, вобравшее копоть тысячи пожаров; алые лужи, покрытые изменчивым и гудящим изумрудом мух; свинцовое содержимое распахнутых черепных коробок; пожелтевшие белки выставленных глаз; радугой на изломе - кости; жирная пыль всех оттенков спелого винограда. Трагедия, на первый взгляд сложной и сверхъестественной живописью расцветившая мертвый город, на деле являла заурядный, словно устройство пельменя, рисунок отъема власти. Отъема власти. Так брат идет на брата. Так сын поднимает руку на отца. Так низкое рядится в сакральное.
Небольшую группу оставшихся сподвижников генерала в полдень выстроили у сторожевой башни и хладнокровно расстреляли. Генерал отказывался верить в происходящее. И напрасно: реальность настойчиво колотила в двери.
* * *
За стеной гулко ударила металлическая решетка. В крошечном оконце над головой чуть тлел рассвет. По-прежнему не спалось. Память все тянула и тянула в тот беспощадный и кровавый день.
Две пули ударили Аттилу под ключицу, одна - вышибла глаз и застряла под ухом, еще одна раздробила локоть. Знаменосец упал, пополз к генералу, неимоверной силой удерживая сознание. Командир склонился, чтобы услышать последние слова, но в ту же секунду Сэнт-Базил выстрелом навсегда разлучил их.
Заговор - не то, что обязательно зреет на стороне и о чем спешит донести разведка. На стороне - то не заговор. Тайное соглашение "своих" о совместных действиях против "своего" в предательских целях - вот заговор. То, о чем молчит разведка - это и есть заговор. Он зреет в собственном лагере, в расположении преданных тебе сил, среди верных людей.
"Верных? - генерал поморщился. - Скорее вверенных. Да, вверенных, так точно". Но где недоглядел, в чем промахнулся?
В жестокости есть высокий резон. Вглядываясь в прекрасные и здоровые лица своих детей, не задумываешься о том, что кто-то чужой обойден и исключен из игры, не впрыснут в имеющий сомнительный смысл - давай, брат, по-честному - марш цивилизации, не учтен в обороте. Многим воспрещен сей путь, и для кого-то оборвана нить. Не мы выбираем. Но вот: коли по ту сторону процесса, то на тебе жизнь, бейся, рубись за свое, докажи, урви, отбери. И впрыснем в марш, учтем в обороте, примем в игру. А если урод, но тебе все дано - сиди и не гавкай. Такова жестокая природа отбора.
Младший сын, любимец и боль. Не хотел помнить, но мысль самовольно бежала к нему. Василий - Vasily - Basil. Подчиненные величали Василием, братья - Васькой. Неудачный отпрыск достойного отца. Мать с любовью звала Блаженным, отец - Сэнт-Базил. Разве отца вина, что сын гном? Разве не прятал глаза в предчувствии вопроса? Разве не корил себя за то, в чем не был виновен? Лилипут. Коротышка. Карлик. GMHS. Ничтожный сбой - и продукт испорчен. Коли поколение за поколением укорачивают, и самый стойкий падет на колени. И ниже. 60 сантиметров - все, что отмерила судьба. "Вырасту, всех подровняю". Отец смеялся, принимая за шутку. Мать в плаче молилась. Хлеба - пожалуйста. Зрелищ - пожалуйста. Своими руками на блюдце поднес, а он взял, не поперхнулся. Все просчитал, время выгадал. Давно вынашивал, ущербным и обиженным ходил. Лютовал. Потому и доверием безграничным пользовался, и ключи ко всему имел. Отрада глазу отцовскому. Доносили, что жестоким растет. Только какая жестокость? - кошка размером с него самого. Но не прочел в глазах, не догадался и не умертвил. Что хорошо начинается - плохо заканчивается. Правило такое. Без исключения.
* * *
Расправившись с братьями и арестовав отца, отправился на переговоры. Повесил бы и отца, однако нужен был товар - торговаться. Свита лютая под рукой - отцом взращенная, преданная любому сюзерену, на все готовая. С такой нос по ветру держи, на коротком поводке выгуливай. Впрочем, не его чертом учить - сам все знает, на сто шагов просчитывает. Они и боятся, потому как тот, кто брата с отцом не пощадил, печень из тебя заживо вынет и на твоих глазах схарчует. Стараться нужно, переговоры вести с поправкой на нового властителя. Может, благодать какая будет. Зачтется, может.
Документы, отцом к переговорам законченные, сыну оказались весьма и весьма полезны. Человечество, не желавшее новой головной боли, согласилось по всем пунктам. Согласилось с тем, чтобы Сэнт-Базил вошел в состав мирового правительства не иначе как премьером, благо от GMHS не отличался и был таковым. К тому ж - герой, одолел тирана и уголовника, отца то есть, отдал в руки трибунала, позволил судить (заметь! с изящной и универсальной формулировкой ППЧ, преступления против человечности) по образцовым европейским, гуманным и цивилизованным бишь, законам, да еще в кратчайшие сроки. Разве можно было мечтать? Подарок судьбы, не меньше. Здесь любой цены не много - хоть премьером, хоть пожизненным, а хоть и царем. Не жалко! Вот самые полномочные гарантии, пожалуйста, господин Айрон, в трех экземплярах.
- Значит, договорились, - подытожил Сэнт-Базил. - У меня последнее предложение. Его хотел бы обсудить с глазу на глаз.
И остался один на один с главой делегации GMHS. А когда остался, окончательно поразил, заявив, что от свиты своей желал бы избавиться немедленно, избавиться от "больших" (их после междусобойчика теперь немного, всего сотня миллионов), избавиться от прошлого, уничтожив город с его сторожевой башней, могилой бабки и золоченым текстом по фасаду, а также - от прибрежного мусора, посетовав, что Байкал цинично и недальновидно засрали.
- Если казнить старика возможности не имеется, то согласен, пусть судят. При этом, помня данное вами слово, надеюсь в ближайшее время увидеть его... - не удержавшись, Сэнт-Базил громко и беззлобно расхохотался, - увидеть его сократившимся. Вы понимаете, что имею в виду.
- Понимаю. Вот еще... - Собеседник, наконец, задал самый деликатный вопрос: - Как прикажете поступить с мадам Айрон?
И облегченно вздохнул, получив короткий и непринужденный ответ.
- На ваше усмотрение.
Так и порешили. Сэнт-Базил перебирается к Атлантике, генерал Айрон - в саму Атлантику, на едва показавшийся пятью крошечными островами из пены уходящего потопа Мыс Трески, мать - в дом скорби, под неусыпный присмотр квалифицированного персонала.
Стороны звякнули бокалами, каждая усматривая сделку как чрезвычайно выгодную.
- Пусть новый премьер сукин сын, но ведь герой, - шепнул руководитель GMHS своим. - И пропагандистский финт имеется: общее превыше частного. Для дураков растолкую: если перед выбором стоишь, двигай в пользу общего. Не отца с матерью. Слава Богу, тишина настала. Хватит, натерпелись. Любую цену готовы были платить. А нонешняя могла и выше быть, 150 мильярдов потеряли. Нет худа без добра. - И добавил громко, чтоб Сэнт-Базил слышал: - С другой стороны - хоть лес проредили, воздуху поболе стало.
Понимай, в общем, как знаешь.
- Да уж, низкий лес, хорошо, - невпопад согласился Сэнт-Базил. - Ни одной вершины. Далеко видно.
В самом деле, ежели кругом ни одной вершины, за исключением Джомолунгмы (ну, от этого никуда не денешься) и памятников тебе, судьба кажется удавшейся, а превратности - побежденными. Прав был отец, говоря, что в жестокости имеется резон. Пусть дураки вглядываются в чудесные и счастливые лица детей, не задумываясь о том, что кто-то обойден и исключен из игры, не вовлечен в оборот. Пусть слабоумные думают, что кому-то из них - неудавшихся - воспрещен главный путь, и что будто бы оборвано звено между прошлым и будущим. Все брехня и враки для простаков. Нет, мы выбираем! Вот тебе жизнь: бейся, рубись за свое, докажи, урви, отбери. И вольешься в марш, учтут в обороте, примут в игру. Но если, конечно, слабак, то сиди и не вякай, - тут тебе не богадельня, но жестокая природа отбора. Слабому - за борт. За борт!!!
- 4 -
Вошли тихо, на рассвете. Велели подняться. Выпрямился как мог: навис над ними, ссутулившись, подпер затылком потолок. Сковали руки и усадили на табурет. Спросили, все ли понятно. Чего тут, все ясно. Тогда получи. Подручный потряс ампулу, врач вскинул пистолет, напряглись надзиратели. Гой-сана, псы, расслабьтесь: не будет рвать, и биться не будет - устал. Смирился. Делайте дело, и не говорите завтра, что не сделали.
- Сколько здесь? - генерал покосился на ампулу.
- На десятерых хватит, - улыбнулся врач.
- Не промахнитесь.
- Не беспокойтесь, не первый раз. - И спустил курок.
Ударилась струя ниже затылка, аккурат между вторым и третьим позвонками, пробила кожу, вглубь ушла. Будто булавкой шею кольнуло, зажмурился и на пол осел, ушла свита. Остановилось все старое, пряное, а потом побежало в обратную сторону, делаясь новым, постным.
Через неделю потолок двинулся вверх, чуть заметно, по миллиметру. Выпрямилась спина. В камере сделалось просторно.
Но сначала руки. Руки уменьшались. Сокращались плечи, утончались и чахли мышцы. Изо дня в день прислушивался, искал примет, ежедневно взбирался на весы: так и есть, вечерний дебет - минус сто граммов. Десять дней - килограмм. За два года от богатырских восьмидесяти имелось едва-едва пятнадцать. И росту - поубивал бы! - шестьдесят пять сантиметров. Лелеяли по полной: кормили, лечили, глядели в зубы. Но сокращали и отсекали. Врач шутил: "Если желаешь поиметь шедевр, возьми глыбу и отсеки лишнее". Отсеки лишнее. Удавил бы! Испортить - завсегда самое легкое. Уменьшить большое - тут ума не надо. Берем нормального, делаем гнома, остаточки - какие щедрые! - за ненадобностью выбрасываем. Ты из гнома попробуй! Разводят руками: наука не дошла. И старую песню заводят: ни к чему сие, мол, ресурсов - кот наплакал, ни на каких верзил не хватит. Хотел решить эту вообще-то элементарную задачу, так ведь не дали. Четвертовал бы! И ресурсы сберечь хотел, и нормального человека, природой и Богом определенного, сохранить. Не внутренним средством, конечным и идиотским по составу, но наружным - за счет сокращения поголовья. Расстрелял бы!
* * *
Правду говорят старики, не лгут: время самые-самые раны лечит. На собственной шкуре проверил. В последнюю четверть века - следует жить, брат! - смирился, притерся к статусу, утихомирился. Куда деваться? - благо и костюмом government issued (в полоску бишь), и теперь ростом вписался. Включился в острожную жизнь. Письмо все писал, да так и не закончил; в прачке компьютером заправлял; в библиотеке учет налаживал. Решив хоть как-то след оставить, придумал ввести прогрессивный налог на рост (чтоб не тянулись, не вытягивались), послал выкладки в дирекцию, та - выше. Оценили. Получил патент на изобретение. Загорелся идеей сокращения неэффективно используемых площадей суши: набросал проект виртуальных тюрем, где узника аннигилируют, передают скан в электронное пространство, нагружают программами исправления (труд, просвещение, нравственность etc), консервируют на срок заключения, по истечению которого, восстанавливают и освобождают. Не подошло. Заявили, что не исправление будет, а отдых. Дескать, нет ощущения физических страданий. Но инициативу оценили. Взялся за статью "Человечество движется к хаосу". Оставили без внимания. Хотели скосить десять пожизненных до семи, но через год в лифте, из мастерских по сбору процессоров на баскетбольную площадку ведущем, обидчика к двери прижал - ниже поясницы надвое порвало. Не скосили. Плюнул, больше ни во что не совался. Забыв о письме, вдруг получил от сына. Черта с два читал. Вызвал бы помощника, чтоб подтереться, только тот уже не полагался - рост нормальный, руки соответствуют, посмотрел бы алабай Аттила, вот бы посмеялся. В мелкие клочки изорвал и в унитаз бросил, на стене рычагом от сливного бачка четыре иероглифа вывел: "Все дело в пропорции".
Точно - смирился и даже во вкус вошел. Коротышке много не надо - величина и амбиции типовые. Во вкус, понимаешь, вошел. Или мудрость явилась? Кто его знает, кто его знает. Не mein fuhrer, но благородным чистильщиком сошел к людям, санитаром и Робин Гудом, а жизнь закончил как все. Ну, с поправкой на вечную отсидку. На вечность.
==========
|